Вдали от Москвы

   Я лежал на теплой траве и смотрел, как плывут облака. Никаких мыслей в голове не появлялось, хотя целый день я пытался обо всем подумать и что-то решить. Мне сейчас было просто хорошо и хотелось, чтобы это хорошо тянулось как можно дольше.

   – Ты опять обо мне всякую ерунду думаешь?

   Когда я молчу, то у меня всегда слишком серьезный вид. Алена сорвала травинку и стала щекотать мне нос.

   – Ну и что ты придумал? Ответы «ничего» и «я тебя люблю» не принимаются.

   – Я тебя обожаю!

   – Это я знаю, иначе бы сюда не приехала.

   – Но я тебя правда обожаю. Всю-всю!

   – У меня ноготь сломался, ты и его обожаешь?

   – Его я обожаю больше других.

   Я взял ее руку и стал целовать пальцы, пахнущие полынью. Алене нравилось рвать листики полыни, скручивать их и вдыхать горьковатый запах, зажмуривая глаза.

   – Полынь на тебя действует, как валерьянка на кошку.

   – Это плохо? Тебе мешает этот запах?

   – Нет, он сразу напоминает мне тебя, и это меня возбуждает.

   Алена хлестнула травинкой меня по носу и резко встала.

   – Ты извращенец!

   – Тебе это не нравится?

   – Нравится, но я до сих пор не могу привыкнуть. Ты такой серьезный, иногда даже кажешься умным, а несешь Бог знает что! Лежи, я пошла купаться.

   Я сел и стал смотреть на вечернее Плещеево озеро, на желтый песок небольшого дикого пляжика среди зарослей орешника, на маковки церквей Переславля-Залесского. Алена стояла у воды и тоже смотрела на гладь озера, где отражались начавшие розоветь облака. Она любила купаться без купальника и часто повторяла, что для полного счастья ей нужны жабры. Раздевшись и собрав волосы в пучок, Алена стала медленно заходить в воду. Наш пляжик был на мелководье, она сделала несколько шагов и обернулась.

   – Я тебе нравлюсь?

   – Да, я уже говорил, что обожаю тебя всю. Ты очень красивая.

   – Мне приятны такие слова, но женщина после сорока не может быть красивой.

   – Глупости, я не вижу у тебя недостатков.

   – Значит, ты и правда меня любишь... во всяком случае, сейчас.

   – Я бы сказал – на данном временном интервале.

   – Мне нравится этот временной интервал. Я бы хотела жить в нем всегда.

   Тут рядом со мной послышался шум. Я обернулся и увидел высокого нескладного местного парня с велосипедом. Он, не отрываясь, смотрел на Алену и шумно сглатывал.

   – Интересно? – спросил я.

   Парень явно не заметил меня раньше. Посмотрев в мою сторону невидящими глазами, он подхватил велосипед и нырнул в заросли кустов. Раздался треск, потом все стихло. Алена стояла по колени в воде и смеялась.

   – Ты ему даже ничего посмотреть не дал!

   – Я жадный!

   – Ладно, такую жадность я тебе прощаю.

   Она сделал несколько шагов и поплыла, осторожно разгребая воду руками, стараясь не намочить волосы.

   Это было чудо, что мы были вдвоем вдали от Москвы, вдали от любопытных глаз и от пересудов за нашими спинами. Мы жили на небольшой веранде в доме бойкой старушки, которую звали баба Маша, по вечерам пили коньяк и жарили картошку с найденными грибами. Утро мы проводили в лесу, усталые приходили домой, вываливали нашу добычу на траву и звали бабу Машу. Она долго смотрела на грибы, говорила, что жарить можно все, забирала себе лисички, которые называла «зайчатками», и уходила, напевая песню про то, как «кто-то с горочки спустился». Я таскал воду из колодца, мы мыли и чистили грибы к ужину, потом перекусывали бутербродами с чаем и ложились спать.

   После сна мы снова бродили по лесам и сухим болотам, собирали клюкву, иногда ездили в Переславль за продуктами, пили там кофе и купались в теплом Плещеевом озере. Вернувшись на нашу веранду, готовили ужин, ходили к соседке за свежей сметаной и парным молоком, пили с бабой Машей коньяк, а потом гуляли по деревне и наблюдали как темнеет небо и зажигаются звезды.

   – Ну и как тебе в деревне? – спрашивал я Алену.

   Я знал, что она не представляла себе жизни без ванны, душа, безупречных простыней и удобного матраса.

   – С тобой мне все равно где жить. Несколько дней я могу пожить даже на Северном полюсе.

   Мы останавливались посреди улицы и начинали целоваться.

   – В деревне не принято так себя вести, – говорил я, с трудом отрываясь от теплых влажных губ.

   – Мне плевать, – отвечала Алена. – Пусть завидуют!

   – Но нам не восемнадцать. Чему тут завидовать?

   – Мы тут уже три дня, и я все эти дни чувствую себя восемнадцатилетней.

   – Такой же глупой?

   – Ага!

   Алена смеялась и прятала лицо у меня на груди.

   – Спряталась! Так не страшно?

   – Мне сейчас море по колено.

   И мы снова начинали целоваться.

   Алена и правда похорошела за эти дни. Исчезли темные круги под глазами, разгладились складки у рта, глаза постоянно светились какой-то радостью, на щеках часто пылал румянец.

   – Тебе сейчас и правда восемнадцать, – я проводил пальцами по ее лицу.

   – Это от счастья, – улыбалась она. – К сожалению, это пройдет через два дня.

   – Не знаю, что будет через два дня, но сейчас ты красавица!

   – Еще бы вот это укоротить, – смеялась она и проводила пальцем по своему носу.

   – И не думай! – возмущался я. – Длинный нос – признак сексуальности.

   – А что, сексуальность исчезнет после пластической операции?

   Мы смеялись, говорили, что сильно поглупели за эти дни, и что это прекрасно, и что надо чаще сюда приезжать, потому что глупые люди самые счастливые, а нам так не хватает счастья.