 |
Беседа с Гоголем
Я сидел в кафе на веранде и пил пиво. Вечерело.
Солнце коснулось края черной тяжелой тучи, когда к моему столику подсели.– Добрый вечер, Вольдемар! Тут можно заказать итальянское вино? – Конечно! Сейчас позову официанта. Гоголь выглядел усталым. Темные глаза блестели маленькими точками в глубине бледного лица, длинные волосы в беспорядке падали на щеки. Казалось, что его лицо состоит из волос, носа и черных глаз. – Ты нехорошо выглядишь! Что тебя опять мучает? Опять читал блоги? Ужасный язык? – Ужасен не язык, ужасно отношение людей к своему труду. Многие готовы показывать людям то незрелое и сырое, что рождалось под их пером. – Это можно рассматривать как черновики, наброски. – Нельзя, любезный, нельзя показывать черновики. Ведь многие могут не прочесть то окончательное, что мучительно зрело, что хотелось сказать, о чем хотелось кричать на весь мир. В черновиках все сыро, тебя могут неправильно понять, и этот груз придется нести долгие годы. Иногда лучше сжечь написанное, чем пытаться исправить. Подали вино, Гоголь взял бокал и закрыл глаза, чтобы лучше ощутить вкус виноградной лозы, которая долго зрела под его любимым итальянским солнцем. – Еще есть вещи, которые нельзя говорить людям. – Какие? – Про боль свою, про мучения свои. Про то, отчего ты ночью встаешь с постели, идешь к окну, смотришь на звездное небо и плачешь. – Но ведь поэты говорят про это? Гоголь замолчал. Солнце скрылось в туче, официанты зажгли свечи. – Хорошие поэты говорят про другую боль. Их боль светла и понятна. От этой боли тоже можно плакать по ночам, но это светлые и чистые слезы. После этих слез становится легче жить! Нет той черноты, которая сгущается в душе, от которой хочется убежать в другой город, в другую страну, выпрыгнуть из себя, из тела своего, из души своей. – Как можно выпрыгнуть из души? – Никак, в этом вся трагедия! С моря подул свежий ветерок, Гоголь попросил принести плед. Он закутался в теплую ткань, и казалось, что хочет спрятаться в мягкий шерстяной кокон, чтобы не соприкасаться с окружающим миром. – Еще я не понимаю людей, – продолжил он, – которые хотят изменить мир. Эти попытки смешны и тщетны. Они ничего не смогут. Можно изменить только свое отношение к миру. – Николай, а разве мир не ужасен? Есть люди, про которых думаешь, что вот им меняться не надо, но именно эти люди острее всех чувствуют несправедливость, которая их окружает. И они страдают больше всех. Гоголь сидел с закрытыми глазами, потягивал вино, волосы почти скрывали его лицо. Я допил пиво и заказал еще одну бутылку вина. Наконец он открыл глаза. – Те, о ком ты говоришь, несовершенны. Они еще не изменили себя настолько, чтобы принять, что их окружает, быть выше этого, иметь цели высокие, духовные. Литераторы должны помочь всем, кто хочет очиститься, кто еще озлоблен, кто страдает и не понимает причин своих страданий. – А в чем причины? – Причины страданий не в том, что мир несовершенен, а в несовершенстве душ. На небе уже появились яркие звезды, Гоголь поднялся из-за стола. – Пришла ночь. Раньше я любил ночь, а сейчас уже нет. Ночью мне холодно и тревожно. Гоголь ушел. Пришел официант, задул свечи, стало совсем темно. |